Выпуск четырнадцатый. КАК НАЧАЛАСЬ ВОЙНА
Выпускница ТСХА имени К.А. Тимирязева К.Е. Веселова
После окончания средней школы я поступила учиться в Московскую сельскохозяйственную академию им. К.А. Тимирязева.
В Москву я приехала из небольшого городка на Волге (Ивановская область). Но не успела закончить первый курс, не сдала еще зачет по систематике растений, как началась война. Это было в воскресение 22 июня 1941 года. Жизнь студенческая пошла по-другому. На другой день нас переселили в школу, которая находилась в центре Москвы, в Настасьинском переулке.
Мы ездили в академию, мыли там помещения общежитий, готовя их под госпиталь. Рыли бомбоубежища. Помогали в военкомате. Я, например, забирала паспорта и выдавала квитанции.
3 июля 1941 года в 6 часов утра по радио прослушали речь Сталина о войне. Он призывал весь советский народ встать на защиту своей Родины. В академии нам сказали, чтобы мы взяли смену одежды и питание на двое суток и собрались в парке.
Из нашей комнаты было 7 человек: я – Веселова Калерия, Лапинская Ирина, Опарина Прасковья, Дудкина Нина, Гарезина Мария, Рычкова Лариса, Казакова Лиза. Так потом мы вместе и держались. Мы взяли с собой немного одежды и по 2 буханки черного хлеба. В парке уселись напротив калитки, которая охранялась двумя красноармейцами. Вдруг я увидела свое¬го отца. Его не пропускали в парк, он что-то доказывал охранникам, показывал документы. Я побежала к нему навстречу. Он сказал, что получил назначение на Калининский фронт. А мы пока не знали, куда нас повезут. Потом мы сели в автобусы, и из них нас никуда не выпускали. Папа покупал нам мороженое, и главное - газеты с речью Сталина.
В 12 часов мы отъехали от академии. Из Москвы выехали на Минское шоссе. В Можайске была остановка. Там нам в каждый автобус погрузили новые лопаты, и мы поехали дальше. Параллельно с нами ехали войска. Они выпрашивали у нас газеты, и мы им отдавали по одной газете на машину. Так они раньше остальных прочитали речь Сталина. По дороге были остановки. На одной из стоянок я хотела посмотреть, сколько автобусов едет за нами. Их оказалось очень много. Досчитала до двухсот, но они были до горизонта и, наверное, за горизонтом еще были. Я испугалась: если автобусы поедут, то я потеряю своих, и я побежала. Больше из автобуса я не выходила.
К середине дня доехали до Днепра. На этом берегу деревня Каблуковка, в ней мы и остановились. На другом берегу город Смоленск. Там шли бои, и город переходил из рук в руки.
Нас высадили из автобусов, а наши вещи остались в них. Потом прошел слух, что прорвались немцы, и шоферы стали срочно уезжать обратно в Москву, а наши вещи выбрасывали по дороге. Что успели – выбросили, а остальное, наверное, увезли. Все потом искали свои узлы и чемоданы. Кто-то находил что-нибудь, но не все. Я нашла только поясок от платья.
Очень хотелось пить, но пить из Днепра и купаться в нем категорически запрещалось: по реке плыли трупы. Нашли маленький колодец на берегу, но из него всю воду уже выпили. Около колодца стояли два красноармейца: один охранял, а другой вычерпывал жидкую грязь с песком и наливал в наши кружки. Пытались пить через платки, но все равно получалась одна грязь. К вечеру приехал председатель колхоза и отпер маленький сарайчик. Там оказал-ся колодец с хорошей водой. С председателем приехали женщины с молочными бидонами, ими черпали воду и выносили на улицу. Тут уж мы напились вволю и умылись. Даже обливались водой – было очень жарко.
Мы были очень голодны, но колхозники ничего не продавали. Ели очистки от сырой картошки и луковые перья с помойки. Потом нам дали по половине буханки хлеба на человека.
Ночевали в так называемой школе. Это был очень старый, почерневший дом величиной с два крестьянских дома. В нем ничего не было. Нам сказали, где взять соломы, и мы застелили ею весь пол. Спали на соломе очень хорошо.
На другой день нас повели на поле, размеченное колышками. Объяснили, как копать противотанковые рвы. Ширина рва должна быть 7 метров, глубина – 3,5 метра. Восточный берег отвесный, а западный – пологий с наклоном примерно в 45 градусов. Норма выработки девчонкам – 4 кубометра, ребятам – 6 кубометров. Мы копали все вместе, кто сколько сможет. А ребята разделили ров по верхнему краю по одному погонному метру. И стало видно, кто как копает: кто вглубь зарывался, а кто оставался «на пьедестале». Тем, кто оставался, было стыдно, над ними смеялись. Работали сначала по 12 часов, а потом, ближе к Москве, – по 14 часов.
На работу уходили утром на 8 километров на запад, а ночевать возвращались в деревню. Спать было некогда. Утром – подъем под звуки баяна. Очень хорошо играл вальс «Дунайские волны» Генка Виноградов из Кинешмы. Кто-то был недоволен, обижались, так как не выспались, а мне очень нравилась эта музыка. Сразу с утра появлялось хорошее настроение.
Почти постоянно над нами пролетал немецкий двухфюзеляжный самолет-разведчик. В девчонок не стреляли, а в ребят иногда стреляли. Потом говорили, что немцы хотели нас угнать в Германию, в рабство. Иногда копали по ночам, если не было диверсантов. Они больше по ночам нас беспокоили.
Воду для питья нам на трассу возил мальчик-цыган лет пятнадцати. Он или пел, или погонял свою лошадь: «Но-о, моя Земфира!».
Когда отошли от Днепра километров на пять, узнали, что в одной деревне резали свиней и продавали сало. Нас в то время кормили мало. Мы купили по 1 кг сала. Оно было еще теплое, с прожилками крови. И это сало мы ели без хлеба и без соли.
Один раз пришлось спешно уходить от немецкого десанта. По пути догнали стадо коров. Их гнали на восток, а остановились на дойку. Нам давали молока сколько хочешь. Я не любила парное молоко, а тут выпила 3 кружки. В эту ночь мы прошли 60 километров. Вышли на большую поляну, а над нами – воздушный бой. Два «мессершмита» гонялись за нашим истребителем. Потом истребитель пропал, взрыва не было. А немец летел над нами, задевая деревья, не стрелял. Хорошо было видно его лицо. Он был в очках, скалил зубы, было непонятно: смеялся он или ругался. Потом нас развели по участкам, и началась наша обычная жизнь.
На новом участке мы почти закончили ров, осталось 3 метра глубины. Но выступила такая холодная вода, что ноги онемели. Я сказала девчонкам, что пойду повыше и там покидаю землю, и ушла почти наверх. Не успела и одного раза копнуть, как рядом с моей головой просвистели две пули, даже щеки жаром обдало. «Диверсанты», – подумала я, но все было тихо, и никто никуда не бежал. Я опять спустилась вниз, и только через много лет я узнала, что это было. Я была уже на пенсии и работала в музее истории Тимирязевской академии. Неожиданно к нам в музей пришла бывшая студентка плодоовощного факультета Степанова Ирина Борисовна. Вспоминали прошлое, студентов – кто погиб на войне, кто вернулся живым.
Она вдруг стала доказывать, что была на труд-фронте (так тогда называли строительство линии обороны), но это нигде не отмечено, потому что она немного опоздала в парк, и Шаумян И.К. сказал, что допишет ее в список, да, наверное, забыл.
Степанова и рассказала, что у нашей начальницы по Тимирязевскому району Ольги совсем порвалось пальто, и ей выдали военную форму и приставили автоматчика для охраны. Ирина пришла к Ольге решать какие-то вопросы. Ольга сидела на пенечке, а Ирина и автоматчик – на траве. Молодой парень, наверное, впервые держал оружие в руках и рассматривал его, трогал и нечаянно нажал на курок два раза. Они все очень испугались, стали смотреть, не упал ли кто раненый, но было спокойно. Я молчала, не хотела зря поднимать панику.
Когда я об этом случае узнала, Ольги Тимоновны Мокиевской уже не было в живых, а Ирина не захотела про это писать.
На следующем участке земля оказалась сухая и твердая, как камень. Ни лопата, ни лом не берут. Да еще в тесноте такой мне лопатой по лбу завезли. Но лопата была тупая, а девчонка слабенькая, так что я отделалась синяком.
Тогда приняли решение копать двумя группами: одна группа 1 час копает, другая отдыхает, потом наоборот.
Я попала в первую группу. Мы пошли в лес, а там малины видимо-невидимо, листьев почти не видно, все красно. Я немного отошла от своей группы и увидела линию связи. На высоте вытянутой руки мужчины была натянута проволока, прикрепленная где к дереву, где к специально сделанному колышку. Линия тянулась с востока на запад. Я ее приметила и сказала себе «Это мой ориентир», и продолжала есть малину. Потом стало тихо, никто не шумит, не поет. Значит, подумала я, отошла от своего ориентира. Пошла искать и не нашла. Пошла в другую сторону – и там нет. Попалась еще линия связи, но другая. Я поняла, что заблудилась. Стала бегать и искать дорогу или тропу. Не кричала – боялась попасть к чужим. Вдруг увидела красивую березу. Ствол ее на высоту вытянутой руки был совершенно белый: ни на¬ростов, ни пятен. Я подошла к ней. Она была теплая и мягкая, я даже обняла ее. Вдруг над моей головой, выше сантиметров на 7-10 щелкнула береста и появилось влажное отверстие, из которого показался сок. Он не вытекал, как весной, а просто смочил кору дерева. Я не ис¬пугалась, подумала, что кто-то балуется, чтобы напугать меня (а это была пуля).
Потом я подтащила валежник и легла отдохнуть около красивой березы. Думала полежать минут 5-10, а потом идти дальше. Не заметила, как заснула. Проснулась от редких крупных капель дождя. Но дождь так и не разошелся, да и темнеть начало. Передо мной оказался темный еловый лес, а как вошла в него, так стало совсем темно. Иду потихоньку. Вдруг впереди, немного слева, увидела белый блестящий кружок 10-12 см в диаметре. Стало интересно, что это такое. Подошла ближе, и стало понятно, что это электрический свет: оказалось, землянка. Подошла ближе и прислушалась: русская речь. Я нашла дверь и спустилась на две-три ступеньки вниз. Вошла и поздоровалась, а там накурено так, что ничего не видно. Потом присмотрелась: народу как сельдей в бочке. Кто сидит, кто стоя спит, прислонившись к стенке. В глубине землянки стоит стол, за ним сидят три командира. Первый сказал удивленно: «Как она прошла? Нет, как она прошла?». Я сказала: «Я просто шла». Про пулю забыла сказать. Второй командир грубо спросил: «Кто такая? Откуда?». Я ответила: «Студентка Тимирязевской академии. Мы здесь неподалеку копаем ров». Почему-то я была спокойна, не боялась, голос не дрожал. Третий командир сказал негромким приветливым голосом: «Покажите Ваши документики». Я развела руками и сказала: «У меня их нет, вот только студенческий билет». Он сказал: «Давайте его сюда».
Я была в лыжных брюках защитного цвета и в футболке бывшего темно-зеленого цвета. Билет и носовой платок были пристегнуты с изнанки брюк в маленьком кармашке, больше там ничего не убралось бы. Отстегнула и отдала им. Напряжение сразу ослабло. На столе появилась карта. Первый спросил: «Карту читаете?». Я ответила: «Нет». Я бы, может, и прочитала, если бы там не было так много рисунков: каждый дом, сарай, речка, мельница. Он спросил: «Как называется деревня, в которой вы располагаетесь?». Я ответила: «Не знаю». Он: «Как же так? Вы ведь прошли много деревень». Я: «Мы не интересовались, да и разве запомнишь незнакомые названия? Мимо шли два человека и разговаривали, я услышала слово «Красиково». Он тут же нашел эту деревню и сказал, что до нее идти 7-10 минут. Дали мне провожатого (маленького человека – то ли мальчишка, то ли такой низкорослый человек). Сказали, что в нескольких шагах отсюда дорога, если по ней идти влево, то придете в Красиково. Мы пошли. Дошли до дороги. Она была широкая, очевидно, по ней прошло много людей и техники.
Вдруг сверху услышали очень тихий шум мотора и треск поломанных деревьев. Это крадучись летели два истребителя. Они летели, придерживаясь края дороги, по верхушкам деревьев. От винтов ломались высокие ветки. Летели друг за другом, очень близко от нас. Первый самолет я не разглядела – он был закрыт густой березой. А второй разглядела очень хорошо. Меня удивила форма: на голове кожаный шлем и очки на лбу, никаких приспособлений для разговора между собой у них не было. Может тогда их совсем не было. Лицо открытое, симпатичное, молодое. Гимнастерка хоть и защитного цвета, но похожа на рубаху крестьянина: обшлагов нет, рукава обрезаны и даже не подшиты. Пуговиц нет, а может это косоворотка и пуговицы с другой стороны. Ремня нет, нет и портупеи. Летели они на запад. Со вторым летчиком я могла бы разговаривать, но не то место и время.
Мы с провожатым до деревни бежали бегом. На окраине меня уже встречала Прасковья Опарина, командир роты. Она обиженным голосом мне сказала: «Где ты ходишь? Мы тебя весь день искали. Иди в машину». Провожатому я велела бежать бегом и сказать в землянке про самолеты, и что летели они на запад.
Этой же ночью мы уехали в Москву и утром были уже там. Нас было пять человек самых молодых, и нас отпустили в отпуск по домам с условием, что мы вернемся к 1 октября и продолжим учебу. А здесь, в Москве, началась другая жизнь: баня, стирка, хлопоты о документах и билетах.
Дома (в Ивановской области) я застала отца. Он успел повоевать, полежать в госпитале, а теперь долечивался дома 10 дней. В госпитале мест не хватает. Когда он уезжал в свою часть, сказал мне: «Если возьмут Вязьму, в Москву не езди».
Но я приехала в академию 30 сентября, а Вязьму немцы заняли 4 октября. Опять начали копать, но уже не рвы, а окопы в районе Фили. Вдоль Бутырского вала ставили противотанковые надолбы, строили баррикады между храмом и Белорусским вокзалом. Город был на осадном положении.
Копать здесь было гораздо труднее. В июле и августе не было ни одного дождя, а здесь дожди не переставали. На фото в газетах и журналах мы видели, как женщины копали противотанковые рвы в ватниках, сапогах и теплых платках. А мы работали в летних платьишках и туфельках. Глина приставала и к ногам, и к лопатам. Ночью отогревались и сушились в де¬ревенском доме.
В середине ноября академию эвакуировали в Самарканд. Ехали в вагонах-теплушках 27 суток. Там учились мало, больше работали - ремонтировали сельхозтехнику. В марте 1942 года всех студентов разделили на 3 группы.
Первая группа с академиком Прянишниковым занималась посадкой и выращиванием сахарной свеклы. Украина была оккупирована. Вторая группа занималась изготовлением брынзы из овечьего молока. Некоторые студенты заболели бруцеллезом. А третья группа стала работать трактористами. Мы с Клавой Жегановой и еще 5 человек пошли работать на трактор. Дело знакомое, учиться не надо, а можно сразу работать.
Нас отправили в Хатырчинскую МТС. Мы с Клавой попали в бригаду к Муртазе Иргишеву. Нам дали старый колесный трактор, мы его ремонтировали и чистили, он был весь забит песком и грязью. Потом стали работать по очереди: кто днем, кто ночью, а потом наоборот. Посевные работы закончились в конце апреля. Нас, 8 человек, отвезли на машине на станцию Хатырчи за 40 километров. Мы должны были ехать обратно в Самарканд в Академию.
Уехать было трудно: поезда забиты мешочниками. Мы сели в коридоре напротив двери начальника станции и стали добиваться отправки. Шумели, пели песни, кричали: «Мы хотим есть!». Но поездов не было, а если и были, то влезть в них было невозможно. Люди висели на ступеньках, сидели на крышах вагонов. Потом нам повезло. Начальник станции сказал, что через несколько минут будет товарный поезд, он его задержит на две минуты, а мы должны забраться на ближайшую платформу, на станциях не высовываться, а то снимут с поезда. Мы сделали все, как он сказал, и 30 апреля приехали в Самарканд. Приехали чумазые, два месяца немытые, в угольной пыли. В таком виде мы и попали на торжественное заседание. Потом нас расселили по общежитиям.
Второго мая мы с Клавой Жегановой пошли в военкомат и долго спорили с военкомом, доказывали, что нам надо в армию. Он говорил, что нам надо учиться, потом все же согласился и велел ждать повестки. В середине мая получили повестки, но в разные места.
Я поехала в Ашхабад, в авиацию. Там нас распределили по местам службы. Меня отправили в батальон аэродромного обслуживания, где я работала в аэро-фотослужбе. Позднее все такие отделения собрали в Ак-Тепе и организовали отдельную роту аэро-фотослужбы. В ней я освоила все профессии, которые там требуются, и даже окончила курсы шоферов и получила права шофера 3 класса.
Когда война закончилась, нас долго не отпускали как специалистов. Оказывается, ожидалась война с Японией и нас готовили. Но она скоро закончилась, и нас – девчонок – демобилизовали и отправили по домам. Я приехала домой 1 ноября 1945 года, здоровая.
Мой отец тоже остался жив и прожил до 80 лет, а многие товарищи и подруги погибли. Вечная им память! Я до сих пор всех часто вспоминаю.
Калерия Веселова - Тонкие ветви березы. Читает Люба Гулюкина